Великая Победа: действительно одна и действительно на всех

Победа в Великой Отечественной войне, 70-летие которой Россия отпразднует на следующей неделе, остается одним из немногих символов, способных объединить граждан с разными убеждениями, отношением к власти, социальным статусом. Сохранение этого единства кажется куда более важным делом, чем регулярные попытки усовестить «неблагодарный» Запад, не воздающий России должное.

Фронтовиков, да и вообще людей, помнящих день 9 мая 1945 года, с каждым годом становится все меньше. Живое свидетельство о войне все чаще теряется среди совсем необязательных речей, обличительных, создающих разделение в обществе, политических по содержанию. Обязательным элементом публичных выступлений государственных лиц стало помещение в юбилейный контекст событий в Украине, где «поднимает голову нацизм». От некоторых близких к власти деятелей массмедиа можно услышать, что георгиевская ленточка означает уже не просто память о воевавших и погибших, но еще и поддержку идеи многополярного мира, то есть, по сути, антиамериканизм, антизападничество.

В георгиевские цвета оказались окрашены присоединение к России Крыма и вооруженное противостояние донецких и луганских ополченцев киевской власти. Черно-оранжевая лента становится неотъемлемым атрибутом митингов против «пятой колонны» и либералов. Этого не было прежде. Теперь же гражданин подталкивается к тому, чтобы вместе с памятью о войне он принимал еще и вполне конкретную политическую программу, в частности, клеймил Запад и Киев. Если он этого не делает, оставаясь, к примеру, либералом, западником, противником присоединения Крыма, то получается, что и уроки войны он не выучил, и подвига отцов и дедов не достоин.

Между тем на полях Великой Отечественной сражались и погибали родные как нынешних сторонников российской власти, так и ее противников. Их отцы и деды приносили с фронта рассказы и воспоминания, среди которых далеко не все укладываются в упрощенный образ войны. Означает ли это, что память одних хуже памяти других лишь в силу своей сложности, противоречивости? Конечно, нет. Не означает.

История войны – отдельная тема. Чем меньше живых свидетелей, тем больше защитников «правды о войне и Победе», тем осторожнее становятся исследования, тем сильнее тенденция к превращению истории в неподвижную догму. Изучение событий 1941–1945 годов преобразуется в игру по очень строгим, более того – ужесточающимся правилам. Это результат показательной борьбы с иногда недобросовестными и политизированными, а иногда и попросту неудобными интерпретациями военных событий. Результат – мифологизация живого исторического дискурса, его закостенение и омертвение под грузом интеллектуальных табу.

Все это мотивируется уважением к подвигу ветеранов. Но те, кто воевал в 40-е, пожалуй, заслужили большего. Заслужили именно живой истории, вопрошания пытливых, думающих, критичных ученых. Ошибочно полагать, что вдумчивое и не ограниченное рамками исследование обесценивает победу и подвиг солдат и офицеров. Скорее наоборот.

Директор Государственного архива РФ историк Сергей Мироненко рассказывал в недавнем интервью, что до последнего времени около 2 млн судеб участников войны оставались неизвестными. Здесь, мягко говоря, нечем гордиться. Пока большое дело возвращения имен и восстановления судеб не будет завершено, слова о памяти и долге останутся пустыми.

Память о войне и победе бывает разной: каждый по-своему радуется и у каждого своя боль. Это не искусственный праздник, и чувства людей не нуждаются в гомогенизации. Приватизация памяти и ее цензура, в свою очередь, означают приватизацию самого общества, и невыученных уроков войны здесь куда больше, чем в любом мнении о ее событиях.